Тезис о "всемирной отзывчивости" как характерной черте русского народа был высказан Ф. М. Достоевским в знаменитой речи о Пушкине (1880). Согласно Достоевскому, одним из коренных отличительных свойств русского народа является его способность к глубокому проникновению в дух других народов, к понимающему и сочувствующему отношению к иным культурам, к иным народам: "необыкновенная способность усваивать дух и идеи чужих народов, перевоплощаться в духовную суть всех наций - черта, которая особенно выразилась в поэзии Пушкина".
Это свойство и было названо писателем "всемирной отзывчивостью".Признание Ф. М. Достоевского (1821 – 1881) величайшим писателем и философом состоялось в XX в. Его философия опередила время, поэтому современники были не в состоянии в полной мере оценить значение Достоевского-мыслителя. Лишь XX век, обещавший, как представлялось, стать эпохой торжества разума и прогресса, но в действительности оказавшийся переполненным историческими катастрофами, войнами мирового масштаба, небывалыми страданиями огромных масс людей, обратил взоры мыслящего человечества к творчеству Достоевского, позволил оценить всю глубину и прозорливость его пророчеств.
Сегодня имя Достоевского широко известно во всем мире. Его произведения изданы в большинстве стран. Литература о Достоевском огромна. Не будет преувеличением утверждать, что ни один крупный мыслитель XX столетия не оставил без внимания творчество Достоевского. Его изучали и комментировали Н. Бердяев и Н. Лосский, К. Ясперс и 3. Фрейд, Л. Шестов и Вяч. Иванов, Р. Лаут и Р. Гвардини, Д. Мережковский и М. Бахтин и др.
Федор Михайлович Достоевский родился в семье военного врача, в Москве. По окончании подготовительного училища Достоевский вместе с братом поступают в Петербургское военно-инженерное училище.
В эти годы в его семье произошла тяжелейшая драма — в отместку за жестокое обращение с крепостными крестьянами его отец был убит. Это потрясение оставило неизгладимый след в душе будущего писателя. В годы пребывания в инженерном училище он увлекся литературой, особенно привлекали его писатели-романтики Ф. Шиллер и В. Гюго. После окончания училища и недолгого пребывания на службе Достоевский подает в отставку и посвящает себя литературному творчеству. В 1845 г. выходит в свет его первое произведение — повесть «Бедные люди», сразу получившая признание и критики, и читателей.Вскоре происходит сближение Достоевского с кружком М.И. Петрашевского, где писатель увлекается социалистическими идеями. За участие в кружке петрашевцев он был арестован и осужден. Первоначально Ф.М. Достоевскому, как и некоторым другим осужденным по делу, было сообщено, что им присуждена смертная казнь. Осужденных привели на место предполагаемого расстрела, сделали все приготовления, но когда уже должны были прогреметь выстрелы, было объявлено, что они помилованы и смертная казнь заменена четырьмя годами каторги. Близость смерти не могла не потрясти Достоевского.
После освобождения с каторги Достоевский пробыл еще несколько лет в Сибири, где женился и возобновил занятия литературным творчеством. В 1861 г. в Петербурге вместе с братом он приступил к изданию журнала «Время», а затем — «Эпоха». Это самый плодотворный период в творчестве Достоевского. Одно за другим выходят его произведения: «Преступление и наказание», «Идиот», «Подросток», «Бесы», «Братья Карамазовы».
Произведения Достоевского содержат целостную, глубоко проработанную систему философских взглядов. Она охватывает всю основную тематику философии: философию духа, природы, социальную философию, этическое учение, эстетику, философию истории и т.п. Однако центральное место в философии Достоевского занимает исследование и осмысление человека. Именно человек поставлен в центр внимания, именно посредством осмысления человека писатель осмысливает все другие формы и сферы бытия. Такой подход роднит Достоевского с рядом направлений в философии следующего, XX столетия. Достоевский ищет в душе человека «непосредственно данное», в философии XX в. получившее название «экзистенции».
Романы Достоевского представляют собой своеобразные исследования глубинных оснований человеческого духа. В этой связи, видимо, справедливы слова Н. Бердяева о том, что «Достоевский — не художник-реалист, а экспериментатор, создатель опытной метафизики человеческой природы. Все художество Достоевского есть лишь метод антропологических изысканий и открытий». (Бердяев. Миросозерцание Достоевского М. 1993, с. 55.) В романах Достоевского нет ничего эпического, в них нет изображения быта, нет объективного изображения человеческой и природной жизни. Все герои Достоевского только и делают, что ходят друг к другу, разговаривают друг с другом, вовлекаются в водоворот человеческих страстей и судеб. Автор намеренно ставит их в такие ситуации, в которых выходят на поверхность и находят свое выражение самые потаенные и скрытые стороны человеческой природы.
Достоевского привлекает человек, в первую очередь, во всей неисчерпаемой глубине проявлений его душевной жизни. «В своем анализе Достоевский постоянно стремился сосредоточить свой взгляд на «человеческом в человеке, — отмечает известный исследователь творчества мыслителя Рейнхард Лаут. — Он пытался в единичных порывах выявить и понять душевное единство. Он непрерывно показывал, что имеет дело с живой человеческой душой, а не с комком нервов влечений. И, наконец, он открывал недоступные области чужого бытия посредством сострадания и любви, которые лишь одни могут прояснить». (Лаут Рейнхард. Философия Достоевского в систематическом изложении. М. 1996, с. 31.)
В произведениях Достоевского следует усматривать веру в человека, в его творческие и познавательные возможности, в его способность любви, состраданию, милосердию. Однако эта вера в человека весьма далеко отстоит от романтических и иных представлений, основанных на идее «радикального добра» в человеческой природе. Напротив, Достоевский сосредотачивает свое внимание на противоречивости человека, на соединении и борьбе в нем светлого и темного. Далек он и от морализаторства, от того, чтобы ханжески осуждать проявления темных сторон в человеке. Свою задачу он видит не только в том, чтобы исследовать психологию человека, но и в том, чтобы разработать метафизику души, т.е. вскрыть универсальные характеристики душевной жизни человека.
По Достоевскому, любовь и познание суть два главных предназначения человека. Достоевский придавал любви большее значение, чем познанию, хотя не только в любви, но и в познании он видел высшее выражение человеческого бытия. Он говорил о взаимосвязи любви и познания не в формальном, а в подлинном смысле — о познающей любви и о любящем познании. Только в этой связанности оба эти свойства в конечном счете становятся плодотворными: «Будешь любить каждую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все долее и более, на всяк день». (Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 14. Л., 1972—1990, с. 289.) Вместе с тем, у Достоевского отчетливо выражены опасения относительно сложности как любви, так и познания. Человеку предстоит жизненная задача — преодолеть искушения неправильного понимания любви и познания. Любовь к человеку не есть опека над ним, не есть управление и властвование человеком, она не есть и жалость к нему. Любовь несовместима с презрением и неверием в человека. Любовь есть соединение и слияние с родным по духу, с неодинаковым, но равным по достоинству и признанию. Способность любить не всегда дается человеку сразу; ее следует бережно культивировать и развивать.
Познание тоже может быть построено и направлено неправильно. Оно может оказаться разрушительным по отношению к жизни и личности человека. Особое место в творчестве Достоевского занимает критика рассудочного познания. В эпоху торжества науки и распространения позитивистских представлений о человеке возникает опасность целиком довериться рассудочному пути. Согласно Достоевскому, ошибка состоит в том, что человек приравнивает познание к ограниченной и неестественной форме рассудочной мысли, где разум и рассудок противопоставляются жизни и оцениваются выше, чем жизнь. «Теория» ставится выше жизни, жизнь подгоняется под «теорию».
Раскольников во время обдумывания и совершения преступления переживает внутреннее раздвоение, раскол между разумом («теорией») и непосредственным чувством. Лишь впоследствии он пробуждается от своего «теоретического ослепления» и возвращается к чувству: «он не мог в этот вечер долго и постоянно о чем-нибудь думать, он только чувствовал. Вместо диалектики наступила жизнь, и в сознании должно было выработаться что-то совершенно другое» (там же, T. 6, c. 422).
Действительное познание по мысли Достоевского осуществляется не разумом, взятым изолированно, а целостным существом человека. Не только в познании, но и во всех своих проявлениях человек ведет себя как целостность, которая может быть разрушена лишь искусственно. Разрушение целостности никогда не остается без отрицательных последствий для человека, для его личности, для его жизни. Целостность человека имеет, однако, сложную структуру. Наряду с сознанием Достоевский вьделял в ней бессознательное и сверхсознательное. По его убеждению, сознание, а тем более разум, занимают в составе душевного мира человека весьма малое место. Это не означает умаления разума как высшей способности. Но правда, по Достоевскому, состоит в том, чтобы решиться на признание: жизнь человеческой души на львиную долю состоит из проявлений, не контролируемых разумом. По мнению ряда исследователей, именно Достоевскому принадлежит заслуга не только в открытии бессознательного, но и в описании различных его видов и исследовании их функций.
По Достоевскому, все «человеческое в человеке» коренится исключительно в человеческой душе. Как достоинства, так и человеческие пороки связаны не с телом, а с душой. Со времен Сократа и Платона в европейской мысли сложилась традиция связывать пороки («страсти») с импульсами, идущими от тела. В связи с развитием естествознания, изучением физиологии и анатомии человека все большее внимание стали обращать на биологическую природу человека, наделяя ее либо положительными (в моральном смысле), либо отрицательными качествами. Достоевский осознанно идет против этих тенденций. С его точки зрения ни человеческие добродетели, ни порочные наклонности не могут быть объяснены свойствами тела, биологией человека. Все коренится в человеческой душе, прежде всего, в ее бессознательной части.
В человеческой душе заложены самые различные тенденции, как положительные, так и отрицательные. Они различны от человека к человеку. Однако даже те из людей, кто является к нам в чистоте, часто таят в себе безнравственные наклонности. Когда в романе «Идиот» князю Мышкину задается вопрос, не думает ли он, что «на свете гораздо больше воров, чем не воров, и нет даже такого самого честного человека, который хоть бы раз в жизни чего-нибудь не украл», «мне кажется, — отвечает князь, — что вы говорите правду, но только очень преувеличиваете». Достоевский вложил эту фразу в уста своего чистейшего героя, чтобы показать всю серьезность этой мысли. Задача человека, по Достоевскому, не в том, чтобы скрывать свои пороки даже от самого себя, и не в том, чтобы надеяться достичь абсолютной беспорочности, а в том, чтобы не дать безнравственным наклонностям разрастись, не допустить того, чтобы они подчинили себе личность человека, целиком определяли помыслы и поведение.
Открытие значительной роли бессознательного позволяет Достоевскому вскрыть противоречивость, и даже парадоксальность человеческой природы. В человеке живет не только стремление к созиданию, к творчеству (на что обращала особое внимание современная писателю философия), но и жажда разрушения. Конечно, не всякий человек способен, подобно М. Бакунину, открыто заявить, что «страсть к разрушению есть творческая страсть». Однако в душе всякого нормального человека глубоко скрыт потенциал разрушения, который прорывается в определенные моменты жизни. В бессознательном скрытно живет желание разрушить все, даже то, что дорого и близко, с тем, чтобы устремиться к новой, неизвестной жизни. Наконец, по Достоевскому, в человеке, помимо желания счастья, присутствует потребность страдания, в которой он боится признаться, но которая властно повелевает им. Чем же объясняет Достоевский столь удивительную парадоксальность человеческой природы?
Коренная причина состоит в том, что человек есть существо, страстно желающее свободы и страшащееся несвободы. Отношением к свободе и определяются коренные особенности «человеческого в человеке».
Человеку присуще стремление к свободе. Как только человек замечает, что он в определенном плане ограничен, он тут же устремляется против такого ограничения. Люди мирятся с законами природы потому, что при этом им остается еще большое поле свободы. Однако человек немедленно пытается отвергнуть то, что он должен делать исключительно в силу закона или внешнего принуждения. Конечно, он может сделать вид, что подчинился, но все его существо при этом восстает против того, что ему предписано. Если он видит, что не может действовать в соответствии со своими желаниями, то он готов пойти на все, чтобы настоять на своей свободе или уничтожить несвободу. Он проклинает виновника, мешающего его цели, будь то Бог, мировая душа или слепые законы природы. Человек готов даже к тому, чтобы отвергнуть предписания собственного разума, если ощущает, что они стесняют его свободу. Человек не хочет согласиться с ролью «штифтика» — «и что же такое человек без желаний, без воли и без хотений, как не штифтик в органном вале?». (Достоевский Ф. М. Cо6p. соч. B 30-ти томax, T. 5, c. 114.)
Человек восстает против такого состояния воли. Воля хочет быть госпожой самой себе, человек хочет своеволия. «Человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода», человеку нужно только свое собственное «свободное и вольное хотение» (там же, с. 113). Подчиниться только велениям разума он не может, даже если при этом стал бы сверхсчастлив. Он должен прибавлять к самым разумным соображениям момент собственной фантазии, чтобы доказать, что он всегда остается свободным человеком, а не «штифтиком». Своеволие защищает самое дорогое и самое главное — нашу личность и нашу индивидуальность. Жизнь есть нечто живое, свободное, а не функционирующее по законам и формулам, она не является чем-то оцепеневшим, мертвым. Всякая же формула, научный закон построены на искусственном омертвении жизни, на условном исключении из нее момента непредсказуемости и произвола.
Итак, Достоевский выступает против односторонних, рационалистических представлений о человеке (теория «разумного эгоизма» и т.п.). Однако размышления мыслителя не сводятся к подчеркиванию стремления к свободе. Достоевский обращает пристальное внимание на этическую сторону проблемы.
«Все ли дозволено», каковы границы нравственного поведения человека — вопрос, который постоянно интересовал писателя, он неоднократно возвращался к нему. Эта тема раскрывается им, прежде всего, через образы Раскольникова и Ивана Карамазова. Ни Раскольников, ни Иван Карамазов не могут в действительности переступить границу. Им приходится расплачиваться за попытку «преступить» трагедией своей жизни. Дело не в страхе перед наказанием и не в преклонении перед моральной нормой. Дело прежде всего в том, что Достоевский исходит из безусловной нравственной ценности всякой человеческой души, всякой человеческой личности, хотя бы и самой падшей. Не все дозволено потому, считает Достоевский, что не дозволено попрание человеческой личности, обращение ее в средство. Ограничение объема возможностей вытекает, согласно Достоевскому, из отношения к личности, как к безусловной ценности. Посягательство на жизнь и достоинство личности рассматривается им как нарушение самих основ человеческого существования.
Памятник А. С. Пушкину работы А. М. Опекушина в Москве, по случаю освящения которого (1880) Достоевский произнес свою памятную речь, в которой выдвинул тезис о «всемирной отзывчивости» русского народа.
Не подвергая сомнению авторитет великого писателя и философа, надо, тем не менее, подчеркнуть, что в своем возвышенном стремлении к торжеству мирных отношений между народами, к "примирению" он зашел слишком далеко, неправомерно выделив из огромного разнообразия народных свойств одно единственное и сведя к нему все черты народного характера. Пушкинская речь Достоевского, по сути свела своеобразие русского национального склада, к высшей степени благородной, но, так сказать, служебно-посреднической функции, не выявляющей самобытную, качественную определенность души народа. На односторонность подхода Достоевского обращал внимание целый ряд отечественных мыслителей, о чем мы специально скажем ниже.
Достоевский, вероятно прав в том, что русскому народу действительно присущи в общем и целом такие черты как ровное отношение к национальным особенностям других народов, отсутствие высокомерия, привычка не выпячивать своего национального "я", не подчеркивать национальные различия, а, напротив, искать общие точки соприкосновения. Во всяком случае, целый ряд свидетельств не может не вызвать ассоциации с известным тезисом Достоевского. Напомним одно из таких свидетельств.
"Русский братается в полном смысле слова. Он совершенно свободен от того преднамеренного вида превосходства и мрачного высокомерия, который в большей степени напоминает злобу, чем сама жестокость. Он не уклоняется от социального и семейного общения с чуждыми и низшими расами. Его непобедимая беззаботность делает для него легкой позицию невмешательства в чужие дела; и терпимость, с которой он смотрит на религиозные обряды, общественные обычаи и местные предрассудки своих азиатских собратьев, в меньшей степени итог дипломатического расчета, нежели плод беспечности." В этих словах лорд Д. Н. Керзон, занимавший в 1919 - 1924гг. пост министра иностранных дел Великобритании, вспоминал о своей поездке в дореволюционную Россию. [Цит. по кн. Нестеров Ф. Ф. Связь времен. М. 1987. С. 108.]
«Не без доброжелательства провожали русских из Франции, — вспоминал офицер, служивший в русском оккупационном корпусе. — Русский в чужих краях скоро снискивает расположение жителей, стараясь жить их жизнью и осваиваясь скоро с их бытом. Другие войска союзников не могли похвастаться этим; может, они и не искали того» . [Цит. по: Олег Айрапетов. Венский конгресс и послевоенное устройство Европы// Стратегия России. Октябрь 2015. №. 10. URL http://sr.fondedin.ru/new/fullnews.php?subaction=showfull&am...]
Очевидно, что именно "всемирная отзывчивость" помогает русскому человеку легко вступать в контакт с представителями самых различных народов, в том числе, и тех, которые населяют Россию. Именно это свойство русской души выразилось, например, в легком, "беспроблемном" вступлении в брак с представителями разных народов, что нашло свое отражение в большом числе смешанных браков, характерном как для дореволюционного, так и для советского периода. (Об этом речь шла выше). Можно привести и другие примеры.
Однако не следует забывать, что тезис о "всемирной отзывчивости" таит в себе и опасности. Одна из них связана возможностью его использования в целях оправдания имперского устройства и для упреков в имперских притязаниях современной России. Другая - с абсолютизацией заимствования и подражания другим народам, которая равносильна отказу от собственной самобытности и самостоятельности, отказу от собственного творчества. Начнем со второй из отмеченных опасностей.
"Стать настоящим русским, - писал Достоевский, - может быть, и значит только (в конце концов…) стать братом всех людей; всечеловеком…" "Для настоящего русского Европа и удел всего великого Арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел родной земли, потому что наша удел и есть всемирность, и не мечем приобретенная, а силою братства". "Стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в русской душе, всечеловечной и всесоединяющей…" [Достоевский Ф. М. "Дневник писателя" за 1880 год.].
Опасность абсолютизации заимствования и подражания, ведущей к национальному самоотречению, вытекающая из приведенных изречений Достоевского, была отмечена Иваном Ильиным. Поэтому Ильин прямо возражал писателю. "И что за плачевная участь была бы у того народа, - писал Ильин, - главное призвание которого состояло бы не в самостоятельном созерцании и творчестве, а в вечном перевоплощении в чужую национальность, в целении чужой тоски, в примирении чужих противоречий, в созидании чужого единения!? Какая судьба постигнет русский народ, если ему Европа и "арийское племя" в самом деле будут столь же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли!?» [Ильин И. А. Пророческое призвание Пушкина//Пушкин в русской философской прозе. М. 1990. С. 334.]
«Тот, кто хочет быть "братом" других народов, должен сам сначала стать и быть, - творчески, самобытно, самостоятельно: созерцать Бога и дела Его, растить свой дух, крепить и воспитывать инстинкт своего национального самосохранения, по-своему трудиться, строить, властвовать и молиться. Настоящий русский есть прежде всего русский и лишь в меру своей содержательной, качественной, субстанциальной русскости он может оказаться и "сверхнационально" и "братски" настроенным "всечеловеком". "Не будем же наивны и скажем себе зорко и определительно: заимствование и подражание есть дело не "гениального перевоплощения", а беспочвенности и бессилия". [Там же]
Следует отличать (как это и предполагает Ильин) заимствование и подражание от переимчивости и способности учиться у других народов. Подражатель слепо заимствует и копирует чужое; вдумчивый ученик внимательно изучает чужой опыт, подмечает в нем то, что можно использовать к своей пользе. Подражательство по самой своей природе не способно породить ничего творческого и оригинального. Перевоплощаться можно только лишь на сцене, в жизни же "перевоплощение" не только никому не нужно, но и ведет к добровольному самоотречению от самого себя, от собственной индивидуальности. Это справедливо как для отдельной личности, так и для целого народа.
Своеобразное преломление идеи "всемирной отзывчивости" находим у Л. Н. Гумилева. Гумилев отчасти синтезировал идею Достоевского с концепцией евразийцев, хотя в целом его, разумеется, следует, считать прямым продолжателем евразийства.
Надо заметить, что с творческим наследием Гумилева в постперестроечный период нашей истории произошло то же, что и с наследием многих авторов, которые в советский период запрещались и замалчивались. Внезапное открытие огромных пластов российской мысли, бывших ранее запретными и, поэтому неизвестными, - в обществе, где привычным было господство установок "сверху", - привело к своеобразным последствиям. Одним из них явился своеобразный эффект безоговорочного признания всего, что ранее было запретным и гонимым: оно признается истинным уже потому только, что ранее запрещалось и находилось в конфронтации с тезисами официальной советской идеологии. Феномен исключительной популярности Гумилева в первые постперестроечные годы во многом объясняется именно данным эффектом, - если, конечно, исключить поразительную эрудицию мыслителя и столь же поразительную оригинальность его идей.
Одним из важнейших понятий концепции Гумилева является понятие комплиментарности. Под комплиментарностью Гумилев понимает духовную близость народов, из которой проистекает способность представителей данных народов легко вступать в контакт друг с другом, мирно уживаться и сотрудничать.
С точки зрения Гумилева русский народ "комплиментарен" народам Азии, но не комплиментарен народам Запада. В особенности же некомплиментарны между собой русские и евреи. Антисемитизм концепции Гумилева сомнению не подлежит, поскольку через все его построения отчетливо проходит мысль о том, что евреи с самых древних времен (по меньшей мере, с эпохи Хазарского каганата) выступали непременными пособниками Запада в деле разрушения Руси, а затем России. С позиции Гумилева, евреи по самой своей природе и духу несовместимы с природой и духом русского народа. По мысли Гумилева они формируют внутри России «антисистему», направленную на разрушение системности российского общества. Поэтому включенность евреев в российскую историю всегда имела, и будет иметь впредь для России только негативные последствия.
Такого рода идеи, не могут, разумеется, вызвать ничего кроме сожаления по поводу того, что столь выдающийся человек поддался столь примитивному и низкому чувству, каким является бытовой антисемитизм, и более того - взялся оправдывать его теоретическими средствами. Так называемый "еврейский вопрос" нами будет рассмотрен в следующем параграфе. Сейчас же важно подчеркнуть, что в противовес коварному Западу, действующему в союзе с мировым еврейством, Гумилев выдвигает союз русского народа с народами Евразии, народами Востока, издавна включенными в орбиту российской истории. В отношениях между русским и этими народами действует закон "комплиментарности", взаимного притяжения, поэтому им, якобы, суждено на вечные времена жить вместе в рамках единого российского государства. Таким образом, тезис о комплиментарности служит в рассматриваемой концепции задаче сохранения многонационального состава российского государства, причем в том виде, в каком он сложился в эпоху российской империи и в основных чертах сохранился при Советском Союзе.
Вопрос о взаимоотношениях множества народов в составе единого государства был "ахиллесовой пятой" Российской империи и Советского Союза. Во многом он остается таковым и в сегодняшней России, хотя федеративное устройство, закрепленное в ныне действующей Конституции, отличается от имперского принципа царской России самым коренным образом. Оно создает принципиальные возможности для сохранения целостности государства при обеспечении прав народов. Однако наивно полагать, что кого-то можно убедить оставаться в составе того или иного государства посредством тезиса о "комплиментарности". Ни один из народов, обретших независимость в результате распада СССР, не откажется от нее, - а если это и произойдет, то уж во всяком случае, не по причине комплиментарности с русскими.
Вообще говоря, если свойство, названное Гумилевым "комплиментарностью", действительно существует (в чем можно сомневаться по причине ярко выраженной спекулятивности этого понятия, как и всей конструкции Гумилева), то ничто не мешает ему проявлять себя через государственные границы, "поверх барьеров". Иначе говоря, народы в силу тех или иных причин, прежде всего, в силу общей исторической судьбы, объединившей их в течение длительного периода в рамках единого государственного образования, вполне могут поддерживать и развивать тесные отношения и в дальнейшем, находясь теперь в составе новых независимых государств.
Попытка удержать народы в составе империи посредством тезиса о "комплиментарности", отнюдь, не оригинальна. Опираясь на аналогичный тезис, например, идеологи португальской колониальной империи, пытались обосновать и оправдать ее существование. С этой целью была разработана концепция, согласно которой колониальные завоевания португальцев привели к образованию особого культурно-этнического мира - мира "лузо-тропикал", объединившего в неразрывное целое Португалию с ее африканскими и южноамериканскими колониями. Португальцы же якобы отличаются от других европейцев тем, что обладают исконным свойством "симпатии" (аналог того, что Гумилев называет «комплиментарностью») по отношению к африканским и южноамериканскими народам, психологические черты которых, в свою очередь, таковы, что не позволяют развиться враждебности по отношению к пришельцам из Португалии. Эта теория опиралась на реальные факты тесных контактов, взаимного влияния и многовекового генетического смешения народов колоний и метрополии. Однако сохранить империю при помощи идеи "лузо-тропического мира" (от древнего названия Португалии - Лузитания) не удалось. Вслед за Бразилией и все остальные португальские колонии обрели независимость, - что, впрочем, не мешает им развивать тесные и даже особые отношения между собой и бывшей метрополией, опираясь на сложившиеся в колониальный период прочные культурные и генеалогические связи.
Таким образом, тезис о "всемирной отзывчивости", как и его специфическую разновидность идею, о "комплиментарности", не следует трактовать в целях оправдания имперских притязаний. Более того, к этому тезису следует подходить с совершенно иных позиций, - с позиций, далеко выходящих за пределы темы о национально-государственном устройстве и политической проблематики вообще.
То, что Достоевский назвал "всемирной отзывчивостью", в действительности является ничем иным как одним из частных проявлений универсальных качеств русской души и русского духа: широты, объемности, открытости. Тот размах души (запечатленный в культурно-генетическом коде российской цивилизации) и тот полет духа, которые первоначально рождаются необъятностью российских просторов, бескрайностью русской равнины, имеют еще один источник - длительные, непрерывные и самые непосредственные контакты с огромным множеством народов, испокон века населявшими пространства Евразии. Такие контакты приучали русский народ не выпячивать своего национального "я", стимулировали познание "иного", не похожего на меня, расширяли духовный кругозор. Сама империя в обеих ее формах - царистской и советской - явилась одним из продуктов широты духа, его устремленности вдаль, к бесконечности, одним из внешних результатов внутренней жизненно-душевной свободы, т. е. тех качеств, о которых мы уже вели речь в связи природно-географическими особенностями России, и будем вести речь в дальнейшем.
Решительный отказ от имперских притязаний и от стремления к восстановлению империи отнюдь не означает, что мы должны "мазать черной краской" наше имперское прошлое. Напротив, мы вправе гордиться им, как гордятся своим имперским прошлым британцы, португальцы, испанцы. Мы вправе гордится деяниями наших предков, чьей волей и силой духа была создана одна из величайших империй в истории человечества.
«Не было бы российской империи, не известно, где бы находились современные Алма-Ата и Душанбе, возникшие на месте созданных российскими войсками укрепленных поселений; не было бы лермонтовского "Мцыри"<…>
«Немного лет тому назад,
Там, где сливаяся шумят,
Обнявшись будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры<…>»
М. Ю. Лермонтов (1814 – 1841)
Память об имперском могуществе царского периода, о великой многонациональной стране под названием СССР, должна предохранять нас от уныния и апатии, от того, чтобы смиряться с национальным унижением России сегодня и в будущем. Если мы хотим быть достойными наследниками наших предков, мы должны сохранить в себе твердость, широту и величие имперского духа.
Следует, учесть, что определенные силы на Западе уже приступили к осуществлению политики по превращению правящих элит государств бывшего СССР в политические режимы, настроенные по отношению к России враждебно. Запад, и, прежде всего, США стремятся любой ценой не допустить усиления России. С этой целью предпринимаются колоссальные усилия по изоляции и дискредитации России, в частности, по созданию на ее границах политических режимов, ориентированных прозападно и враждебно настроенных по отношению к России.
Тем не менее, общее прошлое не заслуживает того, чтобы рассматривать его исключительно негативно. Россияне в праве гордится тем, что нашими предками была создана великая многонациональная страна, - одна из величайших в мировой истории. Да и для народов, входивших в СССР, найдутся темы для воспоминаний, которые носят позитивный, а не негативный характер.
В самом деле, не будь этого прошлого, разве могли бы вообще состояться многие из тех феноменов, относящихся к самым разным областям жизни и творчества, которые дороги всем людям бывшего СССР, и которые по праву считаются выдающимися достижениями человечества? Состоялся бы полет Гагарина? Была бы построена первая в мире атомная электростанция? Была бы одержана победа во второй мировой войне? Наконец, смогли бы приобрести столь широкую популярность на одной шестой части земной суши Лайма Вайкуле и Ане Вески, София Ротару и Муслим Магомаев, Вахтанг Кикабидзе и Иосиф Кобзон, Чингиз Айтматов и Олжас Сулейменов, как и многие другие деятели искусства и культуры? Таких риторических вопросов можно поставить огромное множество. Не было бы российской империи, не известно, где бы находились современные Алма-Ата и Душанбе, возникшие на месте созданных российскими войсками укрепленных поселений; не было бы лермонтовского "Мцыри", как и многих других поэтических произведений на кавказские темы; не было бы увлекательного кинофильма Эдмона Кеосаяна “Неуловимые мстители”. И уж точно, - не было бы замечательного фильма "Белое солнце пустыни", с незабываемыми образами красноармейца Сухова и царского таможенника Верещагина, созданными А. Кузнецовым и П. Луспекаевым, и с замечательными словами, не утратившими, своей актуальности и поныне: "За державу обидно!"
Нельзя, разумеется, полностью исключить и того (хотя, вероятность этого на сегодня ничтожно мала), что в будущем может произойти воссоединение России с Белоруссией и Украиной, а возможно и с другими республиками. Конечно, это не должно стать восстановлением СССР и реставрацией прежнего общественного устройства. Такое воссоединение оправдано, если будет осуществлено на основе демократических принципов, с учетом интересов всех входящих в союз народов.
Впрочем, Россия, и в современных границах, значительно урезанных по сравнению с советскими, остается огромной и исключительно многообразной страной. К ней вполне приложимы слова Ф. Степуна, выраженные в них чувства и обращенный к ней вопрос: “Сумеет ли она после падения большевистской власти столь мудро сочетать твердость государственной воли с вдумчивым отношением к духовным и бытовым особенностям ведомых ею народов, чтобы оказаться достойной владеть просторами, на которых не заходит солнце? Представить себе только: на севере – несутся запряженные оленями или лайками легкие саночки, на востоке – медлительно, но споро несут свои клади переваливающиеся верблюды, на юге – в ярме работают черные буйволы. И все это не в колониях и доминионах, а лишь в разных частях единого материкового океана. Какое счастье дышать такими далями.” [Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. М – СПб. 1995. С. 197.]
“Мы русские – какой восторг!” - приводит Степун слова выдающегося полководца А. В. Суворова. К ним остается только добавить: не меньший восторг - принадлежать к многонациональной России, ощущать себя неотъемлемой частью одной из великих цивилизаций, не зависимо от того, к какой национальности ты сам исконно принадлежишь.